Центр по научному обеспечению
уголовно-правового воздействия на преступления в сфере спорта

Но не за горами введение стероидного и эндокринных паспортов, что завершит общую структуру.

Пока же, повторяю, мы отслеживаем состояние гемоглобина и других показателей крови спортсменов. Как всем уже известно, EPO можно ловить только несколько дней. А переливание собственной крови вообще тяжело обнаружить. Тут-то и приходит на помощь паспорт — он позволяет разработать для спортсмена «легенду»: что и в какие сроки происходило в прошлом с его организмом.

— Почему вы пока работаете только с кровью?

— Если показатели гемоглобина находятся в одном диапазоне, то показатели, к примеру, стероидного метаболизма — в другом, много более широком. Следовательно, обнаружить там отклонения намного сложнее. Хотя разговоры о введении стероидного паспорта идут с пекинской Олимпиады, его разработка продолжается до сих пор.

— А эндокринный паспорт?

— Это определенный набор параметров, характеризующих гормональный спектр. Данный паспорт в основном направлен против гормона роста, выявить который в ходе прямого допинг-контроля довольно проблематично. Во всяком случае, гораздо проще это сделать по косвенным критериям, как раз с помощью паспорта. Вокруг него пока тоже идет обсуждение, по большей части кулуарное. Хорошо, если он будет внедрен к сочинской Олимпиаде.

— То есть биологический паспорт станет своего рода медицинской картой спортсмена?

— В каком-то смысле. Человеческий организм ведь работает по принципу обратной связи, где практически все гормоны связаны друг с другом по цепочке. Добавление даже одного такого гормона извне искажает цепочку целиком, и вред здоровью просто неизбежен. При этом работа над паспортом принципиально отличается от традиционного, привычного для всех прямого допинг-контроля тем, что мы не ловим субстанцию. Она нам в данном случае неинтересна.

— А что интересно?

— Мы выявляем последствия применения запрещенной субстанции либо запрещенного метода. Причем сроки выявления существенно дольше, чем в ходе прямого тестирования. Собственно, одна из функций паспорта и заключается в том, что с его помощью можно вычислить оптимальный срок для прямого тестирования.

Допинг применяется по-разному, зачастую длинным курсом, когда определенный препарат вводится неделями и даже месяцами. Путем мониторинга и сбора информации мы можем строить прогноз о том, как именно запрещенная субстанция использовалась. И в нужный момент выявить ее путем прямого тестирования. К слову, именно так действовали некоторые международные федерации по отношению к российским спортсменам. К ним приехали за пробами с конкретной целью — найти. И нашли.

Вторая карательная, скажем так, функция паспорта состоит в том, чтобы использовать ряд его показателей для дисциплинарных мер. Самый громкий пока случай — «дело Клаудии Пехштайн».

— Которое, по мнению многих, открыло новую эру антидопинга.

— Это была одна из первых попыток использования паспорта для преследования спортсмена, хотя и там была масса спорных моментов. К примеру, большая часть проб, взятых у Пехштайн, относилась к периоду до введения правила WADA о биологических паспортах (то есть до 1 декабря 2009 года. -Прим. С.Б.). Выход из ситуации нашли, объявив, что те тесты использованы для информации, но не для применения санкций. И в доказательную базу их не включили.

Впрочем, и тех, что включили, оказалось достаточно. Я знаком с решением CAS по этому делу, читал объяснения самой Пехштайн, и знаю, насколько последовательно эксперты WADA «убирали» все ее доказательства.

— Мне кажется, с положительной допинг-пробой спортсмену пока что иметь дело проще — в конце концов, есть прямой факт нарушения. Другое дело, когда какие-то люди в белых халатах выносят наказание человеку, не сдавшему ни одной положительной пробы. Именно так преследование по паспорту сейчас выглядит со стороны.

— Ключевое значение имеют все-таки отклонения в паспорте, а не то, как это выглядит со стороны. Международные федерации еще в начале 2000-х по заданию WADA стали собирать пробы крови, создавая банки данных по каждому спортсмену. Их анализ в течение многих лет лег в основу так называемой адаптивной модели, отклонение от которой за пределы статистической достоверности может свидетельствовать о применении допинга.

Ведь как это работает на практике? Мы получаем показатели и просто накладываем их на модель. Когда видим значительные отклонения, у нас есть основания считать, что спортсмен что-то использовал. Дальше в дело вступают эксперты и сам спортсмен, который предоставляет свои аргументы. Эксперты работают анонимно, без прямого общения со спортсменом. Более того, они даже не знают, чьи материалы к ним поступили: это просто набор тестов и некое объяснение спортсмена.

Эксперт может посчитать это объяснение исчерпывающим. Но может и не посчитать. И тогда этого достаточно для вынесения дисквалификации, потому что под экспертом я подразумеваю не простого гематолога в больнице, а специалиста уровня доктора наук, желательно сертифицированного WADA.

— Можно ли сказать, что введение паспортов крови означает признание традиционного допинг-контроля недостаточно эффективным?

— Без сомнения. Паспорт и введен для того, чтобы повысить эффективность.

— Тогда насколько совершенна система паспортов?

— Она несовершенна, как и любая другая система, включающая большое количество данных, а также участие людей и приборов. До сих пор каждый новый случай преследования по паспорту требует очень серьезной работы со стороны антидопинговой организации и экспертов, от которых ждут профессионального, непредвзятого анализа. Причем любые сомнения, это мое глубокое убеждение, должны трактоваться в пользу спортсмена.

Мы многократно проверяем все данные. Выясняем малейшие детали, вплоть до того, в каких условиях бралась подозрительная проба, и так далее. И если мы принимаем решение дать делу ход, то это, как правило, обоснованная и очень взвешенная позиция.

— Выходит, один из минусов паспорта заключается вот в чем: пока вы «выцеливаете» допингера, тот может успеть выиграть чемпионат мира с Олимпийскими играми. Поэтому прямой допинг-контроль должен сохраняться в прежнем объеме.

— Не только поэтому. Соревновательный контроль ощутимо отличается от внесоревновательного. К примеру, бессмысленно искать бета-блокатор у стрелка во время сборов. Препарат действует короткий срок и эффективен только во время соревнований. Значит, и ловить его нужно во время соревнований.

Ну и, безусловно, иметь дело с прямым допинг-контролем любой антидопинговой организации пока также проще. Ведь запрещенная субстанция, найденная в организме, — это прямое доказательство.

В РОССИИ ИСЧЕЗЛО ПРЕНЕБРЕЖЕНИЕ К АНТИДОПИНГУ

— Почему в России как минимум на год опоздали с внедрением паспорта?

— Не могу сказать, что мы сильно опоздали. Пионерами внедрения паспортов были международные федерации, в первую очередь Международный союз велосипедистов. Но если говорить о национальных антидопинговых организациях, то РУСАДА однозначно в первой пятерке. Мы сейчас находимся на стадии сбора материалов. Имеем по 3-4 теста на каждого спортсмена уровня сборной в циклических видах спорта, то есть в тех, где паспорта крови эффективны.

— РУСАДА объявила, что за 2011 год собрала 20 тысяч проб. Замечательно, что вы не скрываете цифры, вот только непонятно, 20 тысяч — это много или мало?

— Очень много. Для примера — в 2010-м было 15 тысяч. В 2012-м снова соберем 20 тысяч. Не исключено, что мы первая в мире антидопинговая организация по количеству собранных проб.

— В прошлом году было 102 случая положительных допинг-проб у российских спортсменов. Опять-таки, это много или мало?

— На самом деле случаев было 118. Цифра 102 была обнародована в тот момент, когда мы не получили еще всех решений дисциплинарных комитетов в федерациях. Для сравнения, в 2010-м положительных проб было 98.

— Какова стоимость забора одной пробы?

— 8 тысяч рублей. В Европе стоимость колеблется от 200 до 250 евро. В Америке это порядка 400 долларов.

— Сколько проб необходимо для преследования на основании показателей паспорта?

— Не менее пяти. Лучше от пяти до семи.

— Сколько проб в год требует паспорт спортсменов уровня Усэйна Болта, Петтера Нортуга или Ольги Зайцевой?

— Чтобы сформировать паспорт, необходимо четыре-пять проб, собранных с определенным интервалом и желательно в разных условиях — во время отдыха, на сборе, на равнине, в горах и так далее. Дальше идет добор проб, от трех до пяти в год. Так создается картина паспорта, в котором любое отклонение будет особенно наглядно.

— Какова доля проб крови среди тех 20 тысяч, что вы собрали в 2011-м?

— 2,5 — 3 тысячи.

— То есть можно говорить о том, что на данный момент вы формируете паспорта крови у 700-800 российских спортсменов?

— Приблизительно.

— Когда ждать первого случая дисквалификации по паспорту в России?

— Мы на пути к нему. Почти наверняка это произойдет уже в 2012-м. Никуда в этом вопросе не торопимся, лучше лишний раз подобрать пробу, чем бросаться кого-либо в чем-либо обвинять. Но, увы, отдельные паспорта уже требуют анализа со стороны экспертов.

— Сбором проб для паспортов занимаются исключительно специалисты РУСАДА или, скажем, врачи сборной тоже?

— Любую информацию от врачей мы с удовольствием включим в паспорт, но собирать пробы они не имеют права. Да это и странно выглядело бы с точки зрения конфликта интересов. Не у нас, так у других появились бы подозрения, а правильно ли тот или иной врач забрал пробу и у того ли, кого надо. Кровь — не моча, это ткань. С ней надо уметь работать. Поэтому мы не можем позволить неаккредитованному персоналу собирать пробы для паспорта.

Мы поступаем так. У нас есть соглашение с одной медицинской организацией, сотрудников которой обучили стандартной процедуре забора крови в рамках допинг-контроля. Но чтобы не отвлекать их на оформление бумаг, с ними едет инспектор РУСАДА.

— РУСАДА иногда критикуют за то, что вы караете, но не занимаетесь профилактикой нарушений, что в вашем арсенале одни «красные» карточки.

— У нас есть и желтые карточки, так называемые флажки. Когда спортсмен не предоставляет или некорректно предоставляет информацию в систему ADAMS — это явный флажок. Три таких прокола в течение 18 месяцев ведут к дисквалификации. Профилактикой нарушений, если вы имеете в виду не образовательные программы РУСАДА, а нечто иное, мы тоже занимаемся. Можем приехать к спортсмену домой без предупреждения. Или несколько дней подряд приезжать к одному и тому же — для тонуса. Или пообещать, но не приехать.

Это нормальная схема антидопинговой работы, не мы одни этим занимаемся. Мы ведь заинтересованы не в том, чтобы поймать, а чтобы спорт был чистым. Если уж ловим, значит, спортсмены сами виноваты.

Я вам больше скажу. Нам порой приходится сталкиваться с проблемой морального выбора. Представьте, что по показателям крови очевидно: у спортсмена был период, когда он применял нечто запрещенное. Но в последнее время все в норме, спортсмен испугался, одумался. Как с этим быть? Начинать преследование или закрыть глаза?

— Трудный вопрос. Но, мне кажется, гораздо важнее то, как вы в РУСАДА на него себе отвечаете.

— Я бы сказал, что все зависит от дальнейшей динамики. Малейший новый всплеск обязан стать для нас основанием для вынесения спортсмену санкций с учетом прежних показателей. Вместе с тем не хочется гоняться за человеком, вставшим на верную дорогу. Вы ведь знаете, как зачастую применяется допинг в России — когда спортсмен не самый в этом виноватый.

— Вы учитываете и такие вещи?

— Стараемся учитывать. Видите ли, момент наказания в спорте никогда не был главным. По-настоящему принципиальны вопросы воспитания и сохранение здоровья. Допинг — это мошенничество, допинг — это плохо. Но если человек исправился, если он выиграл по правилам, я не согласен с теми, кто считает, что каждый хоть раз нарушивший должен получить по заслугам вне зависимости от обстоятельств. Во всяком случае, не убежден в этом. Главное, чтобы спортсмены не забывали: есть антидопинговые организации, в том числе и зарубежные. К счастью, случаев, когда россиян ловят за рубежом, с каждым годом становится все меньше.

— Согласен. И все меньше по-настоящему громких, резонансных разоблачений. Легкомысленное отношение к антидопингу в России, наконец, преодолено?

— Наши сборные по некоторым видам спорта резко изменили свое отношение к этому вопросу, поменяли идеологию. Исчезло пренебрежение к антидопингу. Это видно по открытости, по отсутствию страха перед процедурой допинг-контроля. Ну и по результатам этого контроля, разумеется. Как только Министерство спорта стало жестко высказывать свою позицию по этому вопросу, федерации прониклись и больше от нас не отмахиваются: дескать, вам это нужно, вы и занимайтесь.

Ну и общественное мнение вокруг проблем борьбы с допингом, как мне кажется, серьезно изменилось. Нас перестали в прессе представлять как врагов.

С. Бутов

http://www.sport-express.ru

(дата обращения: 30.01.2012)